Тем временем с белокаменного крыльца Воскресенского храма, как горох, раскатилась ватага юных спортсменов, воспитанников борцовского зала «Спартак».
Весело матерясь, младые борцы принялись гонять футбольный мяч.
Но мы с Кузьмичом направились не к ним, к противоположной стороне – ниже к реке, на перекрёсток Кремлёвской и Димитрия Донского, откуда Словущенский храм казался особенно высоким.
У меня в этом месте всегда холодок бежал по спине.
Что-то жуткое и зловещее наплывало здесь, где раньше стоял Дворец великого князя, и где когда-то по висячим переходам вступал в свой домовый храм Иван Великий с монументальной женой.
И Грозный, похожий на неё, свою бабку – царицу Софью – да, Грозный таращился налитыми кровью глазами, окружённый опричниками, пьяными от водки и крови.
И виделось, как торчит закопчённый храм посреди пожарища, в которое обратился Дворец после Марины Мнишек.
Он и сейчас торчал, потемнелый от времени, как будто пожар был только вчера.
Мазякин поднялся от перекрёстка по груде пережжённого угля и подошёл к двери в крипту – цокольный этаж церкви, теперь больше похожий на подземелье.
Он принялся чуть ли не принюхиваться к двери, точно муравьед к термитнику.
И я вдруг как-то особенно остро почувствовал, что он – не человек.
…
