Из всех версий, которых ни счесть, о происхождении названия Коломны, мне больше всего по душе вот эта. Версия уроженца Коломны, философа и публициста Н.П.Гилярова-Платонова из его книги «Из пережитого». Он пишет о том, что Сергий Радонежский, проходя через Коломну, попросил воды, но не получил ее и даже был изгнан.
Преподобный Сергий, якобы, жаловался на горожан: «Я просил у них пить, а они колом мя«.
Кажется, что Коломна расколота, словно старинная ваза или чайный сервиз на фрагменты. Если все эти глиняные черепки собрать воедино, то получится большая, почти лубочная панорама.
Хорошо сохранилась соборная площадь с Успенским собором, шатровая колокольня на Соборной площади и Свято-Троицкий женский монастырь. Мужской монастырь в Бобреневе и еще один женский где-то за городом. Другие церковки и домики. От Кремля остались только Пятницкие ворота, пара башен и часть стены. Все остальное – археологические развалины. Между ними — пустота, из которой ветер выметает пыль, серую, бездомную, отчего в душе поселяется какое-то чувство неустроенности, не ухоженности или неприкаянности, словно гений этого места изгнан из языческого рая вместе с пенатами и ларами других маленьких провинциальных городов.
Осколки Коломны — лишь интерьеры, на фоне которых уже совсем иная жизнь. И она уже настолько же связана с древностью, насколько и вполне самостоятельна. Скорее похожа на отцветающий букет.
В километрах трех от Коломны есть Свято-Успенский мужской монастырь. Названый в честь села — Бобреневым. Алтарница одного из храмов каким-то таинственным шепотом настоятельно советует сходить именно туда. Он голубеет стенами и колокольней вдали. Петляю по маленьким, кривым, улочкам в сторону Москвы-реки, словно любуюсь остатками кружевного узора. Переулки, тупики, тропки, стежки, дорожки и прочий хоровод образуют собой пеструю вязь, повинуясь которой обязательно заблудишься и уткнешься носом в какие-нибудь кирпичные развалины.
В монастыре два храма. Один – намоленный. Старый. Феодоровской иконы Божьей Матери. Другой новый, недостроенный. Внутри его белые стены. Ни росписи, ни иконостаса. Пустой, холодный и безмолвный, словно новенький холодильник. Бесхозное эхо белкой мечется под куполом. Глухие шаги, чахлые сквозняки и шорохи – вот и все его прихожане. Какая-то группа во главе с батюшкой в черном клобуке идет из Федоровского храма по серой асфальтовой дорожке по направлению к пустому. Одна из прихожанок, обращаясь ко мне, говорит: «Пойдемте с нами, сейчас батюшка будет петь…».
Толпа тонкой струйкой протекает в храм. Батюшка оборачивается. Бородка у него правильная, аккуратная и ухоженная, словно садовый участок. В глазах – цветет грусть проповедника, который, не уставая, повторяет в который раз прописные истины неофитам. Эхо его голоса, размноженное стенами, нефами, крышей и полом, перемешиваясь, наполняясь новыми, более блеклыми и звучными обертонами, звучит размывчато. Словно заговорило сразу несколько батюшек, перебивая друг друга. Понятно только одно: «Радуйтесь!»
Радуйтесь! – вторит ему многогласие храмового эха. И в этом многогласии – опять раскол.
Непонятное и еле уловимое чувство, печальное и нежное, словно собранные осколки разбитой вазы очень хотят, но не могут склеить. Никак!
Батюшка поворачивается к нам спиной, лицом к аналою и начинает медленно и протяжно, растягивая слова, вернее слово, других не разобрать, но так, что из него выпадают звуки, протяжно петь:
«Ра-ду-ий-ися-а-а-а!»
Странно или мне только кажется, но это слово, повторенное в разных тональностях, он словно раскладывает по голосам. Одно эхо, догоняя второе и соединяясь с третьим, звучит, будто мужской хор или орган. Получается такое полногласное, величественное и глубокое «Радуйся!», что мурашки бегут по спине. Но не страшные, холодные, а благодатные, как будто кто-то провел легким, пушистым перышком.
Я его благодарю за пение, и он так же долго и монотонно начинает рассказывать мне о Феодоровской иконе Божией Матери.
Феодоровская – родовая икона русских царей. Ее подлинник находится под Костромой. Здесь – копия. Но и она не менее чудодейственная, чем оригинал. Чтобы убедить меня в этом, словно я не хочу соглашаться с ним, батюшка говорит о том, скольких (почему-то все больше прихожанок) она исцелила. Их тесный ряд размыкает фигура самоубийцы, который по приходе своем в церковь сразу заявил, что покончит с собой в любом случае, но потом, приложившись к иконе, передумал. Потом он рассказывает, что с женщинами, которые находятся рядом с иконой, происходят странные вещи.
Они, словно в исступлении, снимают с себя драгоценности, золотые и серебряные кольца, сережки, броши, ожерелья и оставляют их святой обители. Поначалу благочинный хотел наложить на это запрет, дабы никого, самих себя и прихожанок, не «вводить во искушение». Но экзальтированные прихожанки, меж тем, все одно бижутерию оставляют. И святые отцы тогда приняли Соломоново решение и украсили ризу Федоровской Божьей Матери: «Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях; золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками…».
Теперь все несметное количество сережек, брошек и колец на ниточке обрамляет икону подобно ожерелью. Сам батюшка, упоминая об этом, говорит, что Книга Песни Песней Соломонова посвящена Деве Марии. Поскольку иудейскому царю в образе своей возлюбленной мерещится Богородица.
Я не спорю с ним. Пусть каждый, взяв на себя труд прочесть эти строки, ответит на вопрос, кто из нас двоих впал в ересь:
«… как половинки яблока – ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя – как столп Давидов, сооруженный для оружия тысячи щитов висит на нем – все щиты сильных; два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями… округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои – как два козленка…».
Когда я выхожу из храма, вечереет. Дорога скатертью стелется передо мною. Издалека чайный сервиз кажется единым целым.
Вон Никольский собор в центре, словно самовар, по бокам — купола и колоколенки, словно вазочки с печеньем и розетки с вареньем. Солнышко, словно долька лимона, повисает над облаком, но скоро, подхваченное чьей-нибудь заботливой рукой, исчезнет. И станет тьма над Коломной, как татары. Но я буду уже далеко отсюда…
:format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAxNy84LzQ4LzRkLzE1MDIyOTI0MDcxOTUwOTExNTQxNy5qcGc.webp "Как это было: Коломенская пенсионерка создала игрушечное царство #kolomnareplay")
